Скорпиус видел, как перемещается над полем квоффл, мяч постоянно переходил от команды к команде. Бладжеры летали с катастрофической скоростью, но пока никого не ушибли.

И вот к нему устремилась Шарлотта Уизли — девчонка совершенно непредсказуемая. Ее-то бросков Скорпиус обычно больше всего и опасался. И она, белокурая бестия, это знала. Наверное, ее корни, шедшие к вейлам, помогали ей скрывать свои намерения даже от Малфоя.

Трибуны дружно выдохнули, когда бладжер чуть не сбил Шелли с метлы. Девочка увернулась, пасуя мяч Кэтлин Уизли, а та уже бросила в левое кольцо. Скорпиус метнулся, вытянув руку, и отбил мяч, одарив чуть расстроенную Уизли гнусной улыбочкой. Та хмыкнула и полетела прочь.

Малфой с любопытством следил за своими охотниками. Они были не хуже гриффиндорских, даже в чем-то лучше. Защитники обеих команд с силой лупили битами по бладжерам, стремясь сбросить с метлы противников.

Малфой еще три раза отбивал мячи, а вот Уильямс был сегодня явно не в форме.

— Счет пятьдесят-ноль в пользу Слизерина, — кричал комментатор.

Скорпиус видел, как над ним промелькнул Поттер, глаза Джеймса рыскали по полю с холодной методичностью. Кажется, ловец Гриффиндора понимал, что если в ближайшее время не поймает снитч, их команду просто разгромят. Что случилось с Уильямсом?

Ах, ну, да, вспомнил Скорпиус, отбив шестой мяч, но пропустив седьмой — от Шарлотты. Небось, Роза Уизли окончательно кинула мальчика. Или закрутила с другим. С Манчилли, нюхлер тебя покусай! В Хогвартсе, тем более от слизеринцев, тем более от Малфоя, почти ничего не скрыть.

На счете 140:20 гриффиндорцы взяли тайм-аут. Скорпиус лениво потянулся, оглядел трибуны в поисках рыжей головы с зеленой розеткой. Лили чуть хмурилась, но улыбнулась, когда поймала взгляд Скорпиуса. Она сидела не так уж и далеко от колец Слизерина, на самом краю гриффиндорской трибуны, где сейчас царило смятение.

Игра возобновилась, но, кажется, даже тайм-аут не в силах был привести в чувства Майкла Уильямса. Наверное, Хьюго Уизли стоило бы дать капитану битой по голове, может, мозги — если они у того есть — встали бы на место.

Еще шесть мячей из восьми Малфой отбил. Один чуть не вывихнул ему плечо, но слизеринец даже не поморщился. Счет стал просто угрожающим для Гриффиндора: 180:40.

В тот момент, когда охотники Слизерина устремились в очередной раз к кольцам раскисшего окончательно Уильямса, трибуны издали дружный вздох.

Джеймс Поттер увидел снитч. Это было видно по тому, как гриффиндорец напрягся на метле, как поджал ноги, устремляясь куда-то в только ему видную точку, где была желанная победа.

А потом был общий рев трибун, когда Джеймс схватил снитч. Но Малфой был просто ошеломлен — потому что за секунду до того, как пальцы гриффиндорца сжались вокруг мячика, Хелена Эйвери забила квоффл в кольцо Гриффиндора.

Трибуны затихли, как и игроки. На табло сверкали пугающе неожиданные цифры: 190:190. Игра закончена. Но никто не победил.

— Ничья!!! — заорал кто-то в микрофон, словно пробуждая стадион. Гомон, шум, свист, крики. — Впервые в истории Хогвартса — ничья!

К Малфою подлетел Джеймс Поттер со снитчем в кулаке. Он улыбался и протягивал руку. Скорпиус тоже улыбнулся и пожал ладонь друга.

Они вместе шли после игры к школе. Их нагнала Лили и обняла сразу обоих, весело смеясь.

— Это невероятно! — улыбалась она, взяв обоих парней за руки. — Вы играли просто блестяще!

Друзья улыбались и молчали, переглядываясь над рыжей головой девушки.

Ничья, гиппогриф тебя затопчи! Это событие стоит того, чтобы его отметить.

Кажется, Поттер думал о том же, но промолчал, взглянув на сестру. Малфой поднял светлую бровь, чуть прищурившись. А что, это идея…

Глава 6. Гермиона Уизли

Как это, оказывается, легко — заснуть в одном мире, а проснуться в другом. И как сложно!

Это был ее дом, но его постель.

Это было ее тело, но в его объятиях.

Это была ее жизнь, но теперь связанная с его судьбой.

Думала ли она когда-нибудь, что проснется однажды, через столько лет, уже не Гермионой Уизли? Потому что Гермиона Уизли никогда даже мысли не допускала о том, что сможет быть с другим мужчиной, даже если этот мужчина — самый лучший, самый близкий…

Было раннее субботнее утро. Она сидела на постели в комнате, которую занимал все эти недели Гарри, и перебирала волосы. Гарри спал, раскинув руки в стороны и чуть приоткрыв рот. Без очков, с обнаженным торсом, он казался каким-то безумно беззащитным и немного незнакомым. Хотя теперь она знала его полностью: каждый шрам, каждый изгиб, каждый вздох…

В окно заглядывало низкое ноябрьское солнце. С улицы доносился лай собак и крики игравших на площадке недалеко отсюда детей. А в этой комнате — тишина и сумрачный свет, раскиданная у кровати одежда.

Гермиона взяла с тумбочки палочку Гарри и стала призывать к себе вещи, аккуратно складывая их и отправляя на стул. Шорохи, едва уловимые и не тревожащие спящего мужчину, наполняли Гермиону каким-то тихим умиротворением. Даже слова Розы, что то и дело всплывали в памяти, становились не такими болезненно ощутимыми.

Страшно, когда умирает надежда, когда не остается даже крохотного шанса, когда ожидание чуда теряет всякий смысл. Страшно и больно.

Вчера в их с Роном спальне, у их камина, который много лет согревал их и окутывал теплом, умерло прошлое. Теперь оно умерло и в ней, потому что появилась другая женщина. Раз Рон сказал об этом дочери, значит, действительно все. И Гермиона чувствовала тупую боль и судороги, с которыми внутри нее умирало прошлое. Умирало все то, что когда-то было с Роном. Оставалась лишь память, которая с годами, наверное, перестанет болезненно отдаваться внутри.

Он сам выбрал свой путь. Он сам решил вычеркнуть ее из своей жизни. Он сам сделал выбор. Он своими руками разорвал все то, что связывало их.

Кольцо. Гермиона уменьшила его и вложила в медальон. В медальон Рона. Теперь это свидетельство счастливо прожитых лет лежало где-то в их спальне, у потухшего камина, как свидетельство ушедшего безвозвратно.

Теперь уже ничего не изменить. После сегодняшней ночи пути назад уже нет. Да у нее его и не было. И выбора у нее не было. У Рона был, и он его сделал. Выбор был у Гарри — и он тоже его сделал. Он увидел свет и шагнул за ним из своего ада. Он шагнул за светом ее глаз.

У нее не было выбора. Рон ушел, и остался лишь один человек, который мог заполнить пустоту в ее душе. И в ее сердце. Один. Единственный. Самый близкий. Самый сильный. Самый ранимый. И, наверное, самый любимый.

Рон. Гарри.

Теперь Рона нет. Есть Гарри.

Она смотрела на спящее лицо мужчины и замечала каждую морщинку вокруг усталых, даже во сне усталых глаз. Складку на лбу, которая и сейчас была видна, даже когда он был расслаблен. Каждый серебряный волос, смешавшийся со смоляными прядями…

Тихо открылась дверь, и в комнату вошел сонный Альбус с зажатым под мышкой Липучкой Джо, который улыбался и подмигивал большими карими глазами. На мальчике была клетчатая пижама, надетая наизнанку — видимо, Ал сам одевался. На носу — очки.

Альбус на цыпочках прошлепал к кровати, забрался на нее и сел рядом с Гермионой, наблюдая, как та плетет косу из непокорных волос.

— Привет, — прошептала она, чуть улыбаясь. — Ты почему так рано встал?

— Мы съели все леденцы и выпили весь тыквенный сок, — Альбус старался говорить тихо. Гермиона чуть нахмурилась. — Ну, дедушка Альбус отправил дядю Северуса, чтобы тот принес еще леденцов, а потом пошел за ним, потому что боялся, что дядя напутает и принесет не леденцы, а Берти Ботс, а дедушка их не любит… Он ушел, а мне стало скучно, и я проснулся…

Гермиона протянула руку и обняла мальчика за худенькие плечи, прижав к себе. Альбус прильнул к ней, зарываясь лицом в ее плечо.

Она была одета в рубашку Гарри, но Ал, кажется, даже не обратил на это внимания. Видимо, он вообще воспринимал все происходящее между его отцом и тетей как само собой разумеющееся. Возможно, тут было влияние «дедушки Альбуса», а, может быть, все еще действовала ментальная нить, что неизвестно когда и как появилась между Алом и Гарри… Хотя это тоже можно было списать на влияние Дамблдора из сновидений.